Педро Альмодовар

Самоинтервью-1984

Мне нравятся вещи, которые содержат в себе призыв. Эти страницы содержат очень конкретный призыв, связанный с моим последним фильмом, «Страшные привычки»: ПОСМОТРИТЕ ЕГО. С этой вот целью я прибег к самоинтервью, хотя мне не о чем себя спрашивать и уж совсем нечего себе отвечать. В Мадриде сейчас стал популярен жанр «путешествие эгоиста», и я не собираюсь оставаться в стороне. Если кто-то должен обо мне писать, то предпочитаю, чтобы это был я сам.

Вопрос. В последнее время много говорят о Мадриде.

Ответ. Слишком много.

В. Ты хочешь сказать, что оснований недостаточно?

О. В Мадриде кое-что происходит, это несомненно. Но вот в чем серьезная опасность: Мадрид начинает сам себя осознавать. Город теряет одну из основных своих особенностей. У всех нас, кто жил в этом городе, никогда не было корней, мы не испытывали чувств к месту, как это бывает, например, в Барселоне. Я жил в Мадриде, как мог бы жить в любом другом месте. Никому не приходило в голову защищать Мадрид, никто не идентифицировал себя с городом как таковым. Все, что ни происходило, воспринималось как простое стечение обстоятельств. А теперь говорят о мадридской культуре, ее защищают или противопоставляют другим. Часто говорится (я и сам так говорю), что в Мадриде есть идеи, что на этот город устремлен взгляд Европы. Появилась некая гордость оттого, что живешь там, где живешь. А так не годится. Ты перестаешь чувствовать самого себя, чтобы превратиться в город. Это нечто вроде нарциссического миража. Ты — это ты сам, и ты абсолютно одинок. Разница состоит в том, что теперь наши друзья говорят о нас.

В. Но ведь ты живешь и работаешь в Мадриде.

О. Я живу в Мадриде, не живя в Мадриде.

В. Как ты считаешь, в другом месте ты смог бы работать на той же скорости?

О. Не знаю. Зависит от продюсеров. А это не единственное место в мире, где есть продюсеры.

В. Как тебе удается убедить их продюсировать твои фильмы?

О. С помощью гипноза. Это лучший способ. Мне кажется, молодые режиссеры больше не снимают кино, потому что не владеют гипнозом.

В. Кто-нибудь тебе говорил, что в интервью, которые ты сам сочиняешь, ты получаешься интереснее, чем в других?

О. Может быть. Дело в том, что, только когда я пишу, я превращаюсь в персонаж. Все остальное время, даже если передо мной сидит журналист, я нормальный человек, который устает, который мямлит в разговоре и теряется при посторонних. В. Но твой образ оставляет ощущение агрессии. О. Это было в прошлом сезоне. В нынешнем, осень-зима, я планирую создать противоположный образ: бедный мальчик, нуждающийся в любви. Это ближе к действительности.

В. Мы много раз задавались вопросом о природе твоей безудержной активности.

О. Ее питает разочарование, как я уже не раз отвечал. Мне работа не приносит успокоения, наоборот — она распахивает двери для новой неудовлетворенности. Это не означает, что я не получаю удовольствия. То, что я делаю, приносит большое удовольствие, но я лишен снисходительности к себе самому. Когда я завершаю очередной фильм, диск или шоу, я чувствую себя намного хуже, чем перед началом работы. Мне необходимо срочно погрузиться в другой проект. Я — электростанция, внутри которой спутались разрозненные идеи, куски культур и противоречивые чувства. Стыд, неуверенность и невозможность сидеть сложа руки — такие же составляющие этой станции.

В. И каковы же ближайшие планы этой электростанции?

О. «За что мне все это?!!», жестокая комедия о домохозяйке. Еще мне хотелось бы поставить биографию Бетт Дэвис и снять в главной роли ее саму, даже в детских сценах; еще есть история параноика, терзаемого страхами: он боится контакта с металлом (поэтому не может защитить себя ножами и пистолетами) и проводит все время в академиях кэндо, джиу-джитсу и дзюдо, превращаясь, таким образом, в единственного европейца — знатока этих единоборств. Я хотел бы, чтобы его сыграл Дэвид Боуи.

В. Я считал тебя более реалистичным человеком. Тебе не кажется, что и Дэвис, и Боуи находятся за пределами нашей досягаемости?

О. Полностью согласен. Я не люблю мечтать, однако временами избежать этого не удается.

В. Ты специалист по работе с женщинами. Это одно из тех редких качеств, которые все за тобой признают…

О. Между ними и мной существует странное чувство взаимности. В женщинах я, как правило, пробуждаю материнские чувства, а женщины, как правило, пробуждают материнские чувства во мне. Вот почему мы так хорошо понимаем друг друга на съемочной площадке.

В. А вне площадки?

О. Вне площадки у меня есть несколько секретов, некоторые из них носят женские имена. Но еще не настал момент их раскрывать.

В. Ты пишешь сценарии в одиночку.

О. Я почти все делаю в одиночку.

В. А с кем бы тебе хотелось писать?

О. С моим ангелом-хранителем. Но мы с ним пока что незнакомы.

В. Такое ощущение, что ты надо всем насмехаешься.

О. Нет, только над интервью.

В. Даже так?

О. Нет. Я ни над чем не насмехаюсь. Я высказываю то, что чувствую. Но я очень стыдлив. Если я, отвечая на вопрос, прибегаю к иронии или двусмысленности, то делаю это из стыда.

В. Как ты полагаешь, в чем причина твоего успеха?

О. В том, что люди скучают, и в том, что люди меня не понимают.

В. Тебя не беспокоит это непонимание?

О. Вообще-то я тоже не понимаю людей.

В. Я видел несколько твоих автографов и обнаружил, что дарственные надписи у тебя бывают двух видов. Одни, скажем так, морального содержания. А в других — и таких большинство — ты призываешь людей к наслаждению. Поясни, какой смысл имеют для тебя дарственные надписи.

О. Есть такая книга советов и примеров, «Христианская дева», большинство выражений для своих автографов я беру оттуда. Несмотря на реакционный характер этой книжки, я считаю эти советы очень мило составленными, а их анахроничность придает им забавности. Эта книга состоит из афоризмов вроде: «Если ты находишь приятность в роскоши и развлечениях света, твое сокровище — не Бог, но Ваал» или: «Не уподобляйся глупым юницам, коим по нраву лишь многолюдные празднества, где выставляют они напоказ свои фальшивые украшения и хвалятся бренной своей красотою». Когда у меня нет под рукой этой книги, я обычно пишу примерно так: «Не надо бояться наслаждения», — видимо, потому, что мне хотелось бы лечь с этим человеком. Наслаждение для меня не воинствующая идеология, а просто вечно неудовлетворенное желание. Я подумываю, не накрутить ли целый сценарий вокруг этих автографов. Знаменитый артист вкладывает в свои посвящения зашифрованные свидетельства о собственной жизни. Артиста убивают. Его приятелю случайно попадают в руки две надписи, которые артист сделал одну за другой. Это ключ к расследованию. Приятель решает собрать все автографы артиста и найти убийцу. Это должен быть фильм сильно в хичкоковском духе.

В. Да, очень любопытно. «Страшные привычки» — первый из трех твоих фильмов, где кто-то гибнет. В фильме «За что мне все это?!!» тоже есть убийство. В последнем твоем рассказе, да и в том проекте с Дэвидом Боуи про страхи и самозащиту, снова присутствует смерть. Что означает это появление смерти в твоих последних проектах?

О. Я никогда не понимал смерти: я знаю, что она существует, но никак не могу с ней свыкнуться. Раньше, в «Пепи, Люси, Бом» и в «Лабиринте страстей» я, поскольку сочиняю свои истории сам, отвергал ее, она нигде не появлялась; теперь же, наоборот, я стараюсь заснять ее — чтобы вроде как привыкнуть к ней. К тому же это хороший драматический элемент. Но давай вернемся к «Страшным привычкам». Не забывай, у этого интервью была конкретная задача.

В. Да, пусть все посмотрят этот фильм.

О. «Страшные привычки» — это нечто вроде «Безумного Макса-II», [1] я имею в виду фильм, созданный ради денег и славы.

В. Вот как? Я думал, ты снимаешь авторское кино.